Герой нашего времени

Коллега, который всегда придёт на помощь. Балагур и любитель хорошей шутки. Только глаза у него почему-то всегда грустные. На это интервью он согласился с большой неохотой. Привык делать, а не говорить.

Что он – герой, я поняла ещё до того, как в нашем разговоре была поставлена последняя точка.

Подполковник в отставке Сергей Валерьевич Кузьмичёв – заместитель начальника Службы по обеспечению мероприятий ГО и ЧС ЦАО Департамента ГОЧС и ПБ. В его ведении региональный государственный контроль (надзор) за соблюдением обязательных требований в области ГО, защиты населения и территорий города от ЧС природного и техногенного характера, обеспечение безопасности людей на водных объектах г. Москвы.

  А 30 лет  назад, 29 июня 1986 года курсант Тамбовского высшего военного командного Краснознамённого училища химической защиты им. Н.И. Подвойского Серёга Кузьмичёв был отправлен в Чернобыль, где в течение месяца участвовал в ликвидации последствий аварии на АЭС. Но сначала было письмо, которое написал их 71-й взвод.

– Сергей Валерьевич, вы действительно его написали, или это была инициатива сверху?

– Мы действительно его написали. Мол, так как мы специалисты РХБЗ – радиационной, химической, биологической защиты, участвовать в ликвидации  наша обязанность и долг.  И уже через неделю начальник училища сообщил, что начальник войск химической защиты принял решение направить нас туда на стажировку. Для нас это была армейская стажировка в должности командира взвода. Основная цель – участие в ликвидации. Наше училище поехало туда первым. А уже потом – Костромское и Саратовское училища.

– Как родные отнеслись к новости?

 – Нормально. Мы ведь жили в Советском Союзе, все были коммунистами, комсомольцами. Наш порыв был всем понятен. Мы сами больше растерялись: мы же были специалисты, понимали, опасность радиации. Когда письмо писали, конечно, не думали, что всё произойдёт так быстро. Поэтому многие ребята начали срочно жениться. Думали, вдруг приедем оттуда больными и так далее. (Смеётся). Но поехали всё равно все.

Нас было 200 человек, всех распределили по разным воинским частям вокруг Чернобыля – на территории Украины, Белоруссии. Я попал в село Ораное Иванковской области, где стояла Харьковская химическая бригада.

– Взвод – это 25 человек. Как ваши солдаты относились к 20-летнему командиру, ещё не имевшему лейтенантских погонов?

– В рот смотрели. Моему младшему бойцу было 25, а старшему – 54. Это были «партизаны» – люди отслужившие армию и в момент необходимости вновь призванные на военную службу. 54-летний солдат пришёл вместо своего сына: в военкомате сказал, заберите меня, и его взяли.

Мы жили в 30-километровой зоне и каждый день на машинах ездили на работу на 4-й энергоблок. Первые две недели мы на АРСах – армейских авторазливочных станциях, –  занимались дезактивацией подъездных дорог к реактору. Мы ездили по двое, набирали из водоёмов воду и поливали дороги, потому что по ним беспрерывно ездили бетономешалки, которые заливали фундамент под будущий саркофаг. Как раз в это время, в июле начиналось его строительство. Стояла 30-градусная жара, дороги все были пыльные. А самое опасное, что в радиации? Радиактивная пыль. Её попадание внутрь через дыхательные пути. Наша задача была – поливать дороги, чтобы не поднималась пыль.

– Какие средства защиты вы использовали?

– Только респиратор. Он защищал органы дыхания, потому что прямого облучения, как в те времена думали, было не очень велико. Тем более, что мы находились в машинах. Считалось, что кабина защищает от прямого радиактивного излучения, в два раза снижает дозу.

– Сейчас считается по-другому?

– Чернобыль поменял всю политику и все теоретические знания по радиактивному загрязнению.

- А как их можно поменять? Разве это не законы физики?

– Законы физики имеют свойство меняться под воздействием природных явлений. То, что мы в теории знали, и то, что было испытано при ядерных взрывах на полигонах – это немного другое заражение. Здесь же была техногенная катастрофа – одна из первых такого масштаба, поэтому опыта и серьёзных наработок не было. Мы раньше ядерный взрыв как рисовали – «яйцами». А жизнь показала, что радиактивные остатки и пыль разлетаются по территории неравномерно, неровно. Где-то есть проталины, где-то есть лес. Там, где лес, там больше оседает. Где открытая площадь – там больше сдувается, поднимается и собирается в облако. Вспомните, ведь облака доходили до соседних областей и даже стран. Разнеслось не на десятки километров – на тысячи. Теперь эта информация есть и в открытых источниках. Появились зоны отселения.

– Стесняюсь спросить, как вы решали естественные надобности, если идти в кусты или в лес было опасно.

– Прямо на дороге и решали. Это было самое безопасное место. Потому что самые радиактивно заражённые места – там, где есть возможность задержаться пыли, где она не сдувается. Почему дороги поливались – чтобы вверх пыль не поднималась. Где она оседает – на обочинах, на близлежащих растениях. Ведь после взрыва ещё были выбросы – они были до закрытия саркофагом. Ведь что такое 4-й энергоблок? Он постоянно был в режиме раскалённого металла. Из-за чего взрыв произошёл? Из-за того, что пожарные начали поливать водой. Это даже по технике безопасности было запрещено. Но не знали, что делать – уже началось частичное разрушение, а ещё взяли водой полили! Плесните на раскалённый утюг водички – брызги будут во все стороны. Так и здесь. Мы жили в 30-килолметровой зоне, и чуть какой дождик – над АЭС начинались вспышки.

– Расскажите эпизод, который оставил самое сильное впечатление.

– Площадку перед 4-м энергоблоком необходимо было залить бетоном: там провели дезактивацию, сняли верхнее бетонное покрытие, увезли и заливали свежее бетонное покрытие для подготовки будущего саркофага. Жидкий бетон на этой площадке разравнивал ковшом гусеничный трактор. Кабина трактора была полностью покрыта толстым 10-сантиметровым слоем свинца. Только впереди было окошко. Внутри сидел водитель. То есть бетономешалка приехала, бетон ему вылила, а он его разравнивал. Но так как бетон имеет способность засыхать, а тем более стояла 30-градуснафя жара, случилась такая ситуация. Однажды мы, как обычно, поливаем дорогу и видим, что трактор перестал двигаться. Бетон на гусеницах застыл и тракторист, по сути дела, оказался в западне. Бросить трактор и уйти он не может: и технику потеряет – трактор просто забетонируется, и работа не будет выполнена.

Мы остановились, и тракторист попросил сбить застывающий бетон из бранспойта, чтоб он дальше мог двигаться. И я принял решение оказать помощь. У нас не было с собой прибора для замера уровня радиации. Но тракторист предупредил, что при утренних замерах здесь было до 20 рад. Я просчитал, что при таком уровне радиации нам работать можно не более 5 минут каждому. Мой солдат надевает на себя ОЗК – общевойсковой защитный костюм, противогаз и выходит на обмыв гусениц. Через 5 минут я его меняю, но работаю 10-15 минут. Хоть он мне и кричал, и махал, что 5 минут прошли, но что мне на полдороги бросать что ли, если мы до конца не очистили? Мы ведь одни там были.

Вся беда в том, что переоблучение сразу не ощущается – вообще никак. Оно потом сказывается. Мы задачу выполнили и я особо не зацикливался – сделали, и сделали. А вечером в кинозале я сидел на лавочке – у нас был летний кинотеатр, каждый вечер нам показывали французские кинокомедии, – и потерял сознание. Очнулся через два дня. Оказывается, было серьёзное переоблучение.

– Очнулись в госпитале?

– Туда меня не направили, так как это считалось в то время ЧП. Лежал в нашем же палаточном городке, в санчасти – в палатке медицинской. Ещё и выговор получил за неграмотные действия. Нельзя было выходить из машины – мол, не нужен такой героизм. Надо было сначала провести разведку – замерить уровень радиации, определить необходимость, возможность работы, ну и, безусловно, соблюдать меры безопасности. В теории я всё это и на месте понимал. Но в той ситуации не мог действовать по-другому.

– Ну а лекарства-то какие-нибудь вам давали?

– Нет. Йодную профилактику начали проводить позже, уже после нас – давали две таблетки йода. А так как мы были курсанты, спиртное нам, конечно же, никто не давал. Это были первые месяцы, опыт был наработан небольшой.

– Когда узнали про два дня, не испугались?

– Да нет, мы были молоды, здоровы. Очнулся, всё нормально, вернулся в строй. Вторые две недели мы работали на ХАЯТе – это хранилище остатков ядерного топлива, в прямой видимости от разрушенного реактора 4-го энергоблока. Снимали гудронное покрытие крыши. При разрушении 4-го энергоблока произошёл выброс, и графитовые столбы, радиактивные остатки самого строения разлетелись во все стороны. Наша задача была собрать эти остатки, которые впаялись, вплавились в гудрон.

Мы поднимались пешком на 9-й этаж – лифты не работали, выходили из чердачного помещения на открытую площадку крыши, где местами были установлены свинцовые щиты-экраны, которые от прямого излучения немножко защищали. Дальше топором, приваренным к лому, вырубали гудронное покрытие. На 3 минуты выпускали группу в составе 6 человек. Четверо вырубают – до бетона, двое складывают куски в мешки и сбрасывают их с крыши. А внизу уже другие люди собирали их в контейнеры, которые потом вывозили на машинах на захоронение.

Работали мы 3-5 минут в сутки. Дольше находиться на рабочей площадке было недопустимо. По приказу, человек мог получить в сутки не более 2,5 рад. Поэтому мы старались ориентироваться на цифры 1,2 – 1,8, высчитывая прямое облучение. Но даже если кто-то получал сверх этой дозы, что было вероятно в наших условиях, записать в журнал больше, чем 2,5 было нельзя. Работали мы в специальных средствах защиты – это костюм Л-1 и противогаз.

– Предполагаю, что подъём на 9-й этаж в 30-градусную жару занимал не пять минут…

– Мы выливали пот из противогаза, потому что невозможно было смотреть. Дикая жара, ты находишься в резиновом костюме воздухонепроницаемом, герметичном практически. Противогаз на тебе. Два-три этажа прошёл, вылил пот. Идешь дальше. Опять два-три этажа прошёл, вылил пот. Поднимались цепочкой, минут 15-20. Скажем так, тяжеловато было.

– Можете ли вы сказать, что Чернобыль разделил вашу жизнь на «до» и «после».

– Это был просто эпизод. О том, что я там был, вспоминается крайне редко. Только когда парадный костюм надеваешь или пишешь анкету. Про льготы даже говорить не хочу, хотя один раз я воспользовался льготой. После окончания училища надо было ехать к месту службы, в Читу, а билетов не было. Я показал справку чернобыльскую и меня посадили в поезд.

– Кстати, про костюм. Куда девалась одежда, в которой вы работали в Чернобыле?

– А никуда. В ней приезжали и в ней же уезжали. Когда мы приехали из Чернобыля домой, у нас всё фонило! Зато фотоаппарат и все отснятые фотоплёнки у нас забрали ещё там – у меня осталось только одно фото. Это была парадоксальная ситуация.

– Как сложилась ваша дальнейшая трудовая биография?

– В Забайкальском военном округе учил личный состав авиационных частей защите от оружия массового поражения. Работал на складах с авиационными боеприпасами специального назначения, с отравляющими веществами. Был начальником службы в отдельной разведывательной авиационной эскадрилье в Чехословакии. Потом в Белоруссии. В 1993-м наши части стали выводить в Россию – тех, кто не согласился принимать белорусскую присягу. Я был в их числе. Поступил в Академию. В 1996-м году стал начальником службы в 8-й авиационной дивизии особого назначения на Чкаловском аэродроме в Щёлково…

– У вас такой яркий послужной список. Сегодняшняя довольно рутинная работа не нагоняет скуку?

– Ключевая позиция по жизни: не место красит человека, а человек место. Везде можно найти и плюсы, и минусы. Я занимаюсь надзором, профессионально мне это очень близко. Общаться с людьми мне нравится.

– Чем любите заниматься в свободное время?

– Столярничать. Люблю работать руками. Делаю мебель – простейшую дачную (Смеется). Самым значимым творением была кухня, которая пережила с нами три переезда, а в итоге уехала на дачу к друзьям.

Вместо послесловия

На вопрос про здоровье он отшутился в духе Карлсона: 50-летний мужичок в самом соку. Другого ответа я и не ждала. Он не из тех, кто будет жаловаться на болячки. И уже серьёзно сказал, что экстремалы-туристы, которые ездят на экскурсии в Чернобыль, делают величайшую глупость.

– Сергей Валерьевич, если бы можно было жизнь, как киноплёнку, отмотать на 30 лет назад, вы бы подписали то письмо?

– Безусловно.