Кирилл Привалов: Центр столицы— это музей человеческой мудрости и судеб

Он великолепный рассказчик, прекрасно поет и обладает тончайшим чувством юмора. Гость номера — журналист, писатель и религиовед Кирилл Привалов.

— Кирилл Борисович, вы – «Грауэрманов птенец», как поется в вашей песне? Сегодня это выражение уже не все поймут.

— Точно, родился в роддоме имени Грауэрмана. И Москва – мой город. Она очень изменилась, в чем-то в лучшую сторону, но я ностальгирую все же, потому что родился я на Арбате, детство мое прошло у Никитских ворот, и я ностальгирую по той Москве, которая потеряла свои знаменитые проходные дворы. В той, старой, Москве можно было передвигаться из одного квартала в другой, не выходя на улицу – по этим самым дворам, каждый из которых был своей, особой республикой - со своими нравами, со своими бабками, хулиганами, угольными кучами и колонками для воды. А сейчас везде шлагбаумы… Сейчас я живу в Хамовниках, двор нашего дома – большой, пять выездов, и недавно жизнь заставила нас тоже поднимать вопрос о шлагбаумах, поскольку у нас парковали машины все, кто приезжал в том числе в Минобороны, а жителям в итоге вставать было некуда. Мы организовали собрание, на которое пришел участковый. Мы посмеялись вместе, когда я, старший по дому, сказал ему: ну помогите нам их поставить, а то мы тут организуем Хамовническую республику. А недавно я слушал Юрия Лотмана, великого нашего лоцмана в культуре, таких людей, штучных, сегодня и не найти. Он вспоминал, что в Питере трудно было ходить по дворам, особенно тем, кто был в очках, ведь если очки, – значит, интеллигент! А у меня очки с детства, так что… Но это я так, смеюсь.

— Ностальгия – это нормально. Мне кажется, во все времена мы обращаемся к прошлому – просто потому, что тогда были молоды.

— Знаете, когда мы встречаемся с соседями, обсуждаем наши проблемы, мы сходимся в одном: пусть строится новая Москва, но только сохраняйте нам Москву памяти нашей, это важно. Мы не можем быть людьми без памяти, это трагедия для всей нации и для такого купеческого, исторического города, как наша столица.

— Знаю, что вы ждете премьеры своего фильма…

— Да, надеюсь, ничего не случится, и он появится на телеканале «Россия Культура» в начале марта. Я сделал фильм о москвиче, который вырос в районе нынешнего Газетного переулка, в самом центре – это русский парень французского происхождения, в Москве много было таких удивительных людей немецкого, итальянского, скандинавского происхождения, которые были абсолютно русскими, потому что и их предки, и они сами выросли в России. Так и Эрнест Эдуардович Бо был французом, выросшим в Москве, работал всю жизнь на Вятской улице – на фабрике Адольфа Ралле, нашей нынешней фабрике «Свобода». Но в 1914 году он все свои деньги передал на лечение раненых и пошел добровольцем в армию. Так как паспорт у него был французский, он пошел во французскую армию, хотя и там воевал в русских частях, поскольку поехал в русский экспедиционный корпус. Он завоевал боевые ордена, потом занимался в Малороссии эвакуацией оттуда французских граждан, затем был послан выполнять задание для французских спецслужб, за что немцы назначили за его голову награду… Но когда он вернулся в Москву, ему сообщили, что квартира его национализирована, в ней живет теперь большевистский чиновник… В его жизни было еще немало приключений, но в итоге он эвакуировался с белой эмиграцией и в 1922 году в Париже его познакомил со своей любовницей его старинный знакомый еще по Москве – великий князь Дмитрий Павлович. А звали эту мадмуазель Габриэль Шанель. Поскольку Бо был именитым парфюмером, она попросила его создать для нее совершенно свежий, никем еще не услышанный аромат, и он сотворил чудо: знаменитый парфюм «Шанель №5». Позднее Эрнест Эдуардович Бо «запустил» еще и два десятка марок других замечательных духов, отчего в русской эмиграции его прозвали «императором русской парфюмерии». Но я почему так подробно об этом рассказываю? Потому что это – тоже Москва. Память должна в нас жить!

— Но революция так многое перевернула…

— Революция ничего не перевернула. Все поломал именно большевистский переворот. Да, после революции министров начали называть товарищами, но Россия еще существовала. А вот потом нас гвоздили более семи десятков лет, и получилось то, что получилось. Проблема ведь и в том, что нашу историю постоянно переписывали. В этом можно упрекнуть и Карамзина, и Соловьева с Ключевским, но так, как это делалось в СССР… Я помню Александра Александровича Мнушкина  (знаменитый французский кинопродюсер из русских беженцев во Франции – «МЦ»). Ему было 19 лет, когда свершилась Февральская революция, и он говорил: «Это было так весело!». Царь был прекрасным семьянином, но управленцем – никаким. А в России все было иначе. Мой дед учился в городке Скопин под Рязанью, и вышел из реального училища, блестяще зная немецкий – так давали язык! А потом всю жизнь переезжал с места на место, смертельно напуганный расстрелом тестя, но этими переездами, наверное, и спасся, в результате «затерявшись» в Москве. А папа стал уже москвичом по рождению. Ну и я тоже, как уже говорилось. Но учился я в Подмосковье, в Загорянке, куда меня отправила мама. Дело в том, что мы жили в знаменитом доме - «Утюге» на углу Гранатного переулка, и у нас была страшная коммуналка, на 14 семей, без горячей воды и ванной за шторкой. Ну и, когда соседом стал человек с открытой формой туберкулеза, мама решила меня спасти, отправила в загорянскую «ссылку». Так что у меня родина и Москва, и Подмосковье, у человека может быть несколько малых родин. Но центр города – это особая история, это музей человеческой мудрости и судеб, доброты и трагедий… Я мальчишкой стал вести не то что бы дневник, а просто бесформенные частые записи. Сколько же собралось там описаний встреч с разными интересными людьми… И знаете, есть еще особая память – память ног. В Москве, выходя на улицу, ты можешь не думать о том, куда идешь, ноги сами несут тебя – по старым дорожкам, адресам, в любимые места.

— Что вспоминаете из детства чаще всего?

— Папа и мама были в разладе, жили порознь, но почти в каждый приезд ко мне отца мы обязательно шли куда-то перекусить, а потом в книжный магазин. Папа был писателем, написал 60 книг, и он знал всех московских букинистов. Мы шли к Фадееву в «Книжную находку», или в Столешников переулок, где торговал книгами прекрасный книжник Гриша, почему-то прозванный Аполлоном, или на Арбат, где была знаменитая лавка старого Арона, а по пути встречали Леву Холодного - его называли так потому, что он торговал книгами на улице до наступления холодов. Или отправлялись в подземный переход на Пушкинской и встречали букинистов там, и я помню их имена и прозвища, потому что смотрел на них, как муравей на памятник. И родители говорили мне: «Ты должен жить под книгой, для книг, при книгах…» Москва – город книжный.

— Бог мой, что же вы ощущаете, когда видите стопки книг у помойных ящиков?

— Переживаю, ощущая себя соучастником этого преступления. В жизни моей было столько переездов, что я смог сохранить только те книги, что были мне особенно дороги, с автографами великих людей, отцовские. Что-то я был вынужден выбрасывать, и когда я вижу книги у мусорных ящиков, мне хочется бежать куда-то, сломя голову.

—Два года назад вы сказали в одном интервью, что пожар в Нотр Дам – плохой знак. И правда, после него мир как будто бы куда-то покатился…   

— К сожалению, да. Одна из моих книг называлась «Дом божий. Люди и храмы». Там как раз я описывал тот путь, который человечество прошло от Стоунхеджа до наших нынешних прекрасных храмов, синагог и мечетей, показывая, что эта дорога не всегда была путем к совершенству… Слушая Лотмана или Лихачева, понимаешь, насколько эти люди были совершеннее и мощнее нас. Так вот, не раз уже упоминаемый мной Лотман говорил, что не надо заблуждаться на предмет того, что человечество с каждым столетием набирается ума. Что мы считаем умом? Техническую оснащенность - большой адронный коллайдер, чипы, космические станции - или книжную культуру? Да, технически мы совершенствуемся, но вперед нас ведет именно культура. А то, что было раньше, явно гораздо более продвинуто…  Увы, в последние 25-30 лет мы попали как раз в переломный, тяжелейший этап истории, и он не становится мягче по отношению к нам, он все более жесткий. Правда, мы, живя в построссийском, а затем и в постсоветском пространстве, так сильно научились сжиматься в трудные исторические моменты, что потом быстро распускаем плечи для какого-то подъема. А коллективный Запад к этому не привык, они избалованы своим великолепным материальным состоянием, и потому сейчас не понимают, что на наших глазах ломается прежний мир с его устройством по американским канонам.

— В теорию пассионарности не верите?

— Почему же. Я уважаю Льва Гумилева, я его сторонник. Но теория пассионарности требует от пассионариев, чего многие не понимают, максимальной самоотверженности или даже самоотречения. Пассионарии для меня - это понятия, связанные только с позитивом. Никакой Гитлер, Франко или Муссолини, Сталин, Троцкий или Ленин быть пассионариями не могут. Для меня пассионарий – это Леонардо да Винчи, редко вспоминаемый чсегодня аббат Сугерий, архитектурный гений, и Пушкин, и Достоевский, и Чехов, и Толстой, и мой старший друг Василий Павлович Аксенов. Но пассионарии не обязательно широко известны, величие этих людей мы понимаем обычно позже. Да и мало делаем для того, чтобы они были известны.

— Но человек нуждается в духовной подпитке. Чем подпитываетесь вы сейчас?

—Да не очень хочет современный человек думать о духовности, он думает о своем выживании. Я сейчас читать не могу, но пытаюсь компенсировать что-то просмотром хорошего кино. Вот, посмотрел фильм – не самый новый уже, французскую картину «Идеальный человек». Сюжет удивительный, так что советую. Я вообще люблю документальное кино, и в детстве, и в студенческие годы часто ходил на Арбате в «Русский Арс» - так мы этот кинотеатр по привычке называли - раз сто, наверное, пересмотрел фильм «Франция-песня» по сценарию Артема Гальперина. Даже просто вспоминать сегодня об этом приятно. В конце концов, ностальгия - это тоска по самому себе, прежнему. Разве нет?

СПРАВКА

Кирилл Привалов родился 20 марта 1954 года в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ им. Ломоносова. Работал в ряде центральных газет, более 20 лет — за рубежом в качестве собственного корреспондента советских и российских изданий, во Франции сотрудничал с «Эзоп», «Журналь дю диманш», «Пари-Матч», «Монд», вел передачи на французском ТВ и авторские программы на радио. Член Международного ПЕН-Клуба и Союза писателей Москвы. Кавалер многих орденов, автор более 15 книг на русском и французском языках.