Пышный замок династии переводчиков

Запланирован ремонт дома № 6, строение 2, по Сеченовскому переулку (район Хамовники). В соседнем здании, дом № 6, строение 3, в середине 1950-х годов проживал с семьей поэт и переводчик Наум Гребнев (ударение в фамилии — на первом слоге).

Сын поэта Михаил Гребнев специально для корреспондента «МЦ» устроил маленькую экскурсию по местам своего детства. В этом дворе прошли первые три года его жизни.

Три рюмки из прошлой жизни

До 1955 года переулок назывался Полуэктовым, а нынешнее название получил в честь великого биолога и физиолога Ивана Сеченова (1829–1905). Свои последние три года жизни Иван Михайлович прожил в нынешнем доме № 6, строение 3, — оттуда рукой подать до «клинического городка» на Девичьем поле. Бабушка Михаила Гребнева по матери, Юдифь Каплан, и ее рано умерший муж тоже были врачами и, возможно, их место жительства было как-то связано с местом учебы или работы.

— Они получили две комнаты в квартире на третьем этаже, — показывает Михаил Наумович. — Это случилось вскоре после революции. Раньше квартирой владела какая-то семья голубых кровей, от них остались в наследство три старинных хрустальных рюмки и два хрустальных стакана с золотым орнаментом.

Мать Михаила Гребнева Ноэми (1923–2016) по стопам родителей не пошла: ее привлекали книги. У нее было много одаренных словом поклонников. Один из них, погибший впоследствии на войне, посвятил ей белые стихи:

Полуэктов переулок —

Будет славным это место,

Где вознесся пышный замок Доброй феи Адельзайды…

Но свою судьбу Ноэми встретила после войны — молодого ветерана, выпускника Литературного института Наума Гребнева (1921–1988). Первый визит жениха в дом прошел не без курьезов:

— Бабушка рассказывала, что папа принес коробку конфет и от волнения сам все съел, — улыбается Михаил Гребнев. — Потом они с мамой должны были куда-то пойти. Папа держал пальто, чтобы подать маме, а она медлила, собираясь. Папа не выдержал и бросил пальто на пол. И бабушка потом говорила: «Мне понравилась его нетерпеливость и устремленность».

Дерево спасло девочку

После свадьбы Наум Гребнев поселился в квартире жены. Там же в 1953 году родился Миша.

— Папа вспоминал, что у меня была красивая коляска, — рассказывает Михаил Наумович. — Но потом ее украли, а вернули совсем черную: в ней возили уголь.

В 1957 году Наум и Ноэми Гребневы купили кооперативную квартиру на улице Черняховского и переехали туда с сыном. В Сеченовском переулке продолжала жить Мишина бабушка, но через некоторое время дочь и зять забрали ее к себе. Поэтому воспоминания о первой квартире у Михаила Гребнева очень давние и отрывочные. Помнит, что у двери каждого жильца стоял мешок с картошкой. Помнит соседку Марию Александровну и ее мужа, у которых бывали чаепития с разными вареньями, с настольными играми и шарадами по случаю дня рождения внучки Иры. Маленький Миша огорчался, что у него не получается ничего угадать. Помнит Михаил Гребнев и другую соседку, Фиру Соломоновну, она вкусно готовила и занималась нелегальной торговлей.

— Предчувствуя очередной обыск, соседка приносила к нам драгоценные камни, просила спрятать, — пересказывает воспоминания матери Михаил Гребнев. — Если натыкались дома на ювелирные украшения, какие-то маленькие мешочки, то сразу догадывались: «А, это от Фиры Соломоновны!»

Однажды соседская девочка пришла к Гребневым, заигралась на подоконнике и… вывалилась. К счастью, под окном росло дерево, его ветки замедлили падение, а девочка была толстенькая — жировая прослойка смягчила удар, жизненно важные органы не пострадали. Все окна квартиры выходили во двор, на задворки строения № 2, которое теперь собрались реставрировать. Увы, Михаил Гребнев не знал, что там находилось.

Семейное ремесло

Наум Гребнев всю жизнь переводил (с подстрочника) восточных поэтов. Это ему мы обязаны русским текстом песни «Журавли» («Мне кажется порою, что солдаты...»), которую в 1969 году исполнил Марк Бернес — оригинал был написан дагестанцем Расулом Гамзатовым на его родном аварском языке.

— Для многих прекрасных советских поэтов, например для Арсения Тарковского, перевод был способом выжить в то время, когда их собственные стихи не печатали, — приводит пример Михаил Гребнев. — В отличие от них папа искренне любил свое ремесло и никогда им не тяготился.

Ноэми Моисеевна окончила Полиграфический институт, была книжным иллюстратором, оформила около ста книг, в том числе издания переводов мужа. Но она была и... тоже в каком-то смысле переводчиком. В 1960-х годах под редакцией Корнея Чуковского готовился сборник «Вавилонская башня и другие библейские предания» — смелая попытка познакомить советских детей хотя бы с основными сюжетами Ветхого Завета, подав их как обычный фольклор. Для этой книги Гребнева написала простым, доступным слогом главы «Моисей», «Каин и Авель», «Руфь и Ноэми». Книга была отпечатана в 1968 году, но власти все равно усмотрели в ней «религиозную пропаганду» и уничтожили весь тираж.

А их сын стал уже переводчиком дипломированным — выучил английский и португальский, работал в информационных агентствах, в издательстве «Прогресс». В середине 1990-х благодаря Михаилу Гребневу отечественные читатели открыли для себя прелестные сказки британской писательницы Беатрис Поттер (1866–1943) про Кролика Питера.

— Когда я в первой половине 1970-х учился в инязе (ныне — Московский государственный лингвистический университет. — «МЦ») на Остоженке, иногда заворачивал в переулок своего детства, — говорит Михаил Гребнев. — Прежде улицы в нашей Москве были неприглядные, ухоженными были только здания посольств. А теперь появилось много красоты, есть чем любоваться.

КСТАТИ

О доме № 6, строение 2, известно мало. Одноэтажное деревянное здание на каменном фундаменте было построено в 1820-е годы, а в 1898 году перестроено, в 1908-м там заменили фасад. Как минимум до конца XIX века строение было жилым, его предназначение в советское время выяснить не удалось. В документах XXI века здание числится административным. В 2014 году дом, к тому времени уже сильно обветшавший, признали выявленным объектом культурного наследия.

ЛЮБОПЫТНО

Дом № 6, строение 2, в прошлом году был выставлен на торги по аренде в рамках специальной городской программы. «Договор… с победителем торгов заключен на 49 лет, — сообщил Владимир Ефимов, заместитель мэра Москвы по вопросам экономической политики и имущественноземельных отношений. — По условиям соглашения инвестор должен в течение пяти лет восстановить объект, который сейчас находится в неудовлетворительном состоянии. После этого он сможет перейти на льготную ставку аренды — один рубль за квадратный метр в год». После реставрации инвестор сам выберет, как ему использовать помещение.

КАК ЭТО БЫЛО

Ольга Кузьмина, обозреватель:

В детстве я бесконечно курсировала между бабушко -дедушкиной Смоленкой и родительским сначала Косино, а потом Чертаново. В Косине воли было больше всего, поскольку двор нашего дома был бесконечен, ибо начинался он у подъезда, а упирался в берег Святого озера, обрамленный кочковатой болотистой кромкой. Пока няни и бабушки вели на лавочке свои неспешные разговоры, мы успевали улизнуть и добраться до опасной черты, где между кочками появлялась рыжая болотная вода. Но тут нас останавливали и свобода кончалась. В Чертанове свободы и воли тоже было немало благодаря живописному оврагу перед домом. Но двором моего детства была и осталась Смоленка — та, чей особый запах и дух мне снится и грезится, если я отсутствую тут больше трех дней. Вытяжка из метро в моем детском понимании была, конечно, ходом в дом колдуна — это он дышал где-то в глубине земли своим жаром, ощутимым и зимой. И дома вокруг можно было исследовать до бесконечности. В доме Жолтовского, например, на старой почте, на столе лежали перьевые ручки и стояли баночки с чернилами, и каким же это казалось счастьем — скользнуть туда и нацарапать что -то на бумажном бланке... И было мало велосипедов, но асфальт так лихо расчерчивался классиками, а в резинки и вышибалы можно было играть даже со случайными знакомыми...

Наверное, сегодняшней детворе уже и не описать всю прелесть того двора из детства, в котором все так ошеломляюще просто, но главное — была территория именно детей, их особого социума, соглядатаем которого выступала, например, всем известная дворничиха Полина. Она знала всех детей по именам и могла, если что, не наподдать, но строго цыкнуть для наведения порядка. И когда мы с подружкой Катькой усаживались на зеленый бугор, что еще не принадлежал соседней поликлинике и не был обнесен забором, и ели мороженое с кремовой розочкой, Полина строго грозила пальцем, чтобы мы не спешили — ибо о наших ангинах знали все.

У нас не было таких игрушек, как сейчас, но была эта светлая, безопасная дворовая жизнь, которой уже не было у моих детей и не будет у моих внуков. Только сейчас я понимаю, как она важна — эта великая воспитательная сила двора с его особыми законами, болезненным отношением к справедливости и равенству. И да, о прошлом жалеть бессмысленно. Но иногда мне так горько, что оно не вернется... Впрочем, может, это про - сто песчинка попала в глаз...